7 августа 1837 г. - Константин Константинович Случевский.

Начало поэтической деятельности. Пародии на Случевского.

Он относится к поколению, давшему радикальных публицистов (например, Н.А. Добролюбова и Д.И. Писарева) и очень мало поэтов — назовем лишь А.Н. Апухтина. Дебют Случевского приходится на самое непоэтическое время — конец 1850-х — начало 1860-х годов.

Он окончил 1-й Кадетский корпус в Петербурге и в 1855 году был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк. В 1858 году поступил в Академию Генерального штаба, в 1861 году вышел в отставку в чине штабс-капитана и уехал за границу; он слушал лекции в Сорбонне и Гейдельберге (именно ему адресовал Тургенев знаменитое письмо о Базарове), в 1865 году стал доктором философии и в 1866 году вернулся в Россию. В дальнейшем Случевский сделает значительную карьеру в министерствах и при дворе, но стихи и биография всегда будут существовать как бы отдельно.

Начинал Случевский в журналах «Мода», «Общезанимательный вестник» (1857), чуть позже печатался в «Иллюстрации». Но заговорили о его стихах, когда в 1860 году их поместил «Современник». В мемуарном очерке «Одна из встреч с Тургеневым» поэт писал, что стихи его показал А.А. Григорьеву Всеволод Крестовский, приятель Случевского. “Как доставил их Григорьев Тургеневу и как передал их Тургенев Некрасову и почему дан был мне такой быстрый ход, я не знаю, но стихи мои были напечатаны”. А “появиться в «Современнике» значило стать сразу знаменитостью”.

В том же очерке Случевский вспоминает, как принял его Григорьев: “Покойный критик был, по обыкновению, навеселе и начал с того, что обнял меня мощно и облобызал. Затем — он потребовал, чтоб я прочёл свои стихотворения. Помню, как теперь, что прочёл я «Вечер на Лемане» и «Ходит ветер, избочась…». Григорьев пришёл в неописуемый восторг, предрёк мне «великую славу» и просил оставить эти стихотворения у себя”. “Последний романтик”, Григорьев возводил открытого им поэта к своему любимому Лермонтову. Но главное для Григорьева: “настоящий поэт, ни на кого не похожий поэт”.

“Тут есть всё, — пишет критик о шести стихотворениях, напечатанных в «Современнике», — и настоящая страстность, и умение рисовать намёками и широкими чертами, как в «Весталке», и простота приёма, простирающегося до дерзости, как в этом наивном сопоставлении жизни живых с жизнию мертвеца, скребущего землю и грызущего корни, — и фантастическое, как во вздохах, и, наконец, глубокий юмор…”. Сила, дерзость, новизна автора «Весталки» и «Статуи» вызвали восторг Григорьева — он не отречётся от поэта и в 1864 году, в одной из последних своих статей.

Стихи Случевского были встречены пародиями. Пародия — сильнейший приём литературной борьбы.

Так, например, излюбленным приёмом пародистов «Искры» было отстранение метафоры: поэтический троп проверяется прозаическим здравым смыслом. Такой приём позволял высмеять в принципе любое стихотворение любого поэта, так как поэтическая метафора несомненно окажется бессмыслицей при подобном её рассмотрении. «Искра» искала в стихах Случевского “здравый смысл” и не находила его.

Статья Григорьева вызвала в журналах не меньший шум, чем стихи Случевского. Тургенев, поначалу покровительствовавший молодому поэту, обмолвился о “несчастном наложении” на поэта “руки Аполлона Григорьева”. Мишенью для множества журнальных остряков стали не только необычные стихи поэта, но и безоглядные восторги критика. Тургенев к безоглядности склонен не был. “Приглаживавший” Тютчева и Фета, не принимавший Некрасова, он в своих поэтических пристрастиях был традиционен: когда обнаружилось, что Случевский неисправимо оригинален, Тургенев к нему остыл.

Основные мотивы творчества.

Случевский не датировал своих стихов. Едва ли можно говорить о пути поэта, о его эволюции: основные мотивы его творчества и их разработка останутся более или менее устойчивыми на протяжении почти полувека литературной деятельности нашего поэта.

Одной из первых Случевским была заявлена кладбищенская тема. Стихотворение «На кладбище», напечатанное в январском номере «Современника» 1860 года, вызвало целый шквал пародий. Вот первая строфа этого стихотворения:

Я лежу себе на гробовой плите,
Я смотрю, как ходят тучи в высоте,
Как под ними быстро ласточки летят
И на солнце ярко крыльями блестят.
Я смотрю, как в ясном небе надо мной
Обнимается зелёный клён с сосной,
Как рисуется по дымке облаков
Подвижной узор причудливых листов.
Я смотрю, как тени длинные растут,
Как по небу тихо сумерки плывут,
Как летают, лбами стукаясь, жуки,
Расставляют в листьях сети пауки...

«Искра» откликнулась на это стихотворение статьёй В.С. Курочкина «Критик, романтик и лирик» и «Литературными вариациями» Н.Л. Гнута (Ломана). “И какие удивительные люди поэты, подобные г-ну Случевскому! Сейчас видно, что у них в голове что-то не так, как у других людей. Если мы с вами, г-н редактор, вздумаем пойти на кладбище да улечься на могильную плиту, — что из этого будет? Бока заболят, комары искусают лицо — и только. Пошёл г-н Случевский, прилёг — и видит, как грибы растут, и слышит, как мёртвые говорят. Удивительный слух и удивительное зрение! Мертвец очень деликатно просил г-на Случевского полежать за него час-другой в гробу, пока он совершит свою прогулку по белому свету. Но г-н Случевский не согласился — и умно сделал. Не писать бы ему больше элегий, а нам бы не читать их”.

Это стихотворение Случевский в шеститомное собрание сочинений не включил, но кладбищенскую тему (точнее, тему смерти и загробного мира) не оставил; наряду с ранними стихотворениями — «Из Гейне» (напечатано ещё прежде предыдущего, в 1859 году), «Я видел своё погребенье…» (тоже 1859 год) — назовём несколько поздних: «Lux aeterna» (“И мнится при луне, что мир наш — мир загробный…” — граница между тем и этим светом у Случевского размыта, преодолима, эта особенность мироощущения поэта привела его к созданию большого цикла «Загробные песни»), «Невеста» (“В пышном гробе меня разукрасили…”), «В костюме светлом Коломбины…», «Вы побелели, кладбища граниты…», «Меня в загробном мире знают…».

Могилы, гробницы, погосты, кладбища, панихиды постоянно упоминаются не только в стихах Случевского — он и в прозе очень пристрастен к этой теме (упомяну хотя бы «Профессора бессмертия»). И.Л. Леонтьев-Щеглов сообщал В.Я. Брюсову 20.12.1910: “Когда в Новодевичьем монастыре хоронили поэта Случевского, близкий ему человек передавал мне загадочную подробность об его «умирании»… Во время своей тяжкой болезни вся его прежняя жизнь, вся живая действительность представлялась ему одним длинным сном, и напротив: все видения в бреду принимались им как живая жизнь, как новая действительность. С этим убеждением он и умер”.

Мир и человек в поэтическом сознании Случевского дисгармоничны. Человек раздвоен; его постоянно мучает трагизм бытия, кошмар повседневности (подчас весьма фантастичной).

Частый мотив в стихах Случевского — безумие; чаще всего это реакция на самодовольство разума.

В нравственной философии Случевского важное место занимает тема мирового зла. Трагедия в том, что люди смешивают добро и зло, свет и тьму. Мефистофель — герой важнейшего цикла стихотворений Случевского — служит умножению хаоса и безумия, пародирует слова Бога и Его учение.

…Смешаю я по бытию
Смрад тленья с жаждой идеала;
В умы безумья рассую,
Дав заключенье до начала!
Сведу, помолвлю, породню
Окаменелость и идею,
И праздник смерти учиню,
Включив его в Четьи-Минею.
(«Рецепт Мефистофеля»)

При всей относительности наших представлений о добре и зле, при всей нашей моральной ограниченности есть только одно средство противостоять злу — прощать.

Когда бы как-нибудь для нас возможным стало
Вдруг сблизить то, что в жизни возникало
На расстояньях многих-многих лет —
При дикой красоте негаданных сближений
Для многих чувств хотелось бы прощений...
Прощенья нет, но и забвенья нет.
Вот отчего всегда, везде необходимо
Прощать других... Для них проходит мимо
То, что для нас давным-давно прошло,
Что было куплено большим, большим страданьем,
Что стало ложью, бывши упованьем,
Явилось светлым, тёмным отошло...

Этот же мотив легко найти в стихотворении «Упала молния в ручей…» (1901) и в некоторых других поздних стихах.